Мinkultrb.ru: Музыка в ритме сердца

20.04.2013

Спустя два года своего пребывания в Улан-Удэ альтист Владимир Ткаченко даст первый большой полноценный концерт. В составе ансамбля из двух человек он и приглашённый им питерский пианист Павел Райкерус исполнят камерную музыку в зале Бурятской государственной филармонии 23 апреля в 18.30.





Фото Натальи Улановой, Минкульт РБ



Контрастные сонаты Баха и Хиндемита в первом отделении, Шуман и Брамс – во втором, романтическом, сообщает сайт Минкульта РБ. Все без исключения произведения отличаются глубиной, лёгкой музыки в программе не будет, подчеркнул музыкант. «Моё сердце бьётся в этом ритме сегодня», – ответил он на вопрос почему

– Анонс впервые предстоящего в Улан-Удэ апрельского фестиваля камерной музыки Pizzicato сообщает: для того чтобы воспринять камерную музыку во всём её богатстве, нужны душевная тишина и умиротворённость, и что поэтому в наше время камерная музыка постепенно исчезает. Как ты относишься к этому утверждению?

– Я не согласен с тем, что камерная музыка исчезает – как жанр. Это здесь она почти не исполняется, вследствие низкого профессионального интереса к ней, и зрительского, как следствие. Во всём мире камерная музыка пользуется бешеным спросом. Один из наших выдающихся педагогов в консерватории как-то сказал мне: «Вот вы играете концерты… – А он сам был потрясающий скрипач, Владимир Овчарек, концертмейстер у Мравинского, основатель квартета имени Танеева, большой мастер в интерпретации камерной музыки. – …Играете сольные концерты, концерты с оркестром, копнём поглубже, и вы поймёте, что нет ничего прекраснее камерной музыки. И действительно, когда мы начали углубляться в литературу, связанную с камерной музыкой, ничего не написано откровенней. Там такие произведения! Которые сильно отличаются от крупных жанров. Всё это связано с очень интимной лирикой, какими-то внутренними переживаниями. А душевную тишину я бы не связывал с жанром камерной музыки, потому что этому жанру присуще всё – совершенно разные грани человеческих переживаний. В программе, которую буду играть 23 апреля, всё это присутствует – и умиротворённость – во второй части сонаты Баха, и глубокие философские размышления, и созерцание, и любовь, и страсть…

IMG_5834.JPG

– А ты в наше насыщенное время как находишь душевную тишину и умиротворённость? Тебе это вообще нужно, как музыканту? Или твои инструменты настройки другие, и ты комфортно чувствуешь себя в густом ритме сегодняшней жизни?

– Бесспорно, нужно. У меня странный характер – мне, с одной стороны, необходимо безумное движение – я себя комфортно в нём чувствую, с другой, как любой человек, наверное, я устаю от суеты. Ты в любом случае понимаешь, что это суета. Я отдыхаю за музыкой. Или знаешь, говорят, что лучший отдых – это смена деятельности. Если устаёшь, всегда нужно находить в себе силы переключаться на какой-то другой вид деятельности.

– Что тебя вдохновляет? В жизни, в музыке.

– В данный период – музыка, которую играю сейчас, – это достаточно большое количество композиторов, но приоритетна всегда та музыка, которую играешь в данный момент. Потому что без соответствующего отношения к ней ничего не получится. Мне очень дорог жанр камерной музыки. Это заложили в нас педагоги – талантливые музыканты. Я для себя ещё в студенчестве начал открывать много всего интересного, связанного с этим жанром и, знаешь, наверное, надолго влюбился. Особенно мне очень нравится, когда на сцене происходит некое действие, когда несколько человек взаимодействуют в реальном времени – делятся мыслями на языке музыки, когда ощущаешь происходящее на кончиках пальцев. А это, безусловно, относится к камерной музыке. Потому что когда играешь сольный концерт с оркестром, всё зависит от тебя, ты хозяин на сцене. Тут уже важно, насколько поймёт тебя дирижёр, как он за тобой пойдёт и поведёт. Но когда вы в камерном ансамбле, несколько человек, и может быть такое, что все разные, каждый предлагает свою идею, тут ты должен быть невероятно гибким. Не просто для того чтобы выказать своё уважение к партнёру, а для того чтобы найти из этой ситуации выход правильный, грамотный для всех, не удобный, а правильный и грамотный. Чтобы всё это звучало убедительно – это важнейший из критериев. Ну и, естественно, это должно быть талантливо сделано.

427811_474597122584382_292383801_n.jpg

– Так что вдохновляет тебя кроме музыки?

– К чему я неравнодушен, имеешь в виду? Что впечатляет? Потому что для меня вдохновение связано с творчеством – это нерв, который присутствует в конкретный момент, – например, когда ты на сцене. Это можно определить как вдохновение, и то, скорее всего, это больше относится к нервному состоянию, потому что ты работаешь со своей психической системой. Я очень люблю живопись. Хорошую. Да я вообще люблю всё самое хорошее в искусстве в целом. Люблю кино – не то голливудское, которое сейчас идёт, а то, которое было снято «старыми» итальянцами: Феллини, Пазолини, Антониони, Висконти, например, их много, из наших Тарковского очень люблю. Из современного – может быть, Джармуш, фон Триер… Но вот я вспоминаю, мне всё-таки кино больше нравится 60 – 70-х годов – послевоенное.

– А к музыке ты пришёл осознанно или это было некоторое случайное стечение обстоятельств?

– Как меня привели в музыкальную школу, и как я пришёл в профессию – это две совершенно разные истории. Потому что в музыкальную школу привели меня чисто случайно, а в профессию я пришёл уже осознанно и сам. Между этим прошло достаточное количество времени для того, чтобы я осознал, что это моё. Мне было пять или шесть лет, когда мама насильно повезла меня в музыкальную школу, в которую я, упираясь, совсем не хотел идти. Первым музыкальным инструментом я выбрал контрабас, я был маленький такой белобрысый мальчик, а контрабас был раза в два или в три меня больше. Все дети как дети – выбрали фортепиано и скрипку, а мне понравился контрабас. Потом пошли конкурсы, победы, а потом уже начинаешь чувствовать вкус сцены, а это ни с чем не сравнимое чувство, от которого определённо есть зависимость. В общем, заниматься музыкой я начал дома – в Крыму, в Алуште. После очередного конкурса маме сказали, что мальчика нужно увозить. И я уехал в специализированную школу в Харькове – там очень строгий режим, жёсткая дисциплина и воспитатели. Вот туда я ехал уже осознанно.

IMG_5774.JPG

– Для меня твой полный концерт в Улан-Удэ – долгожданный, а для тебя?

– Для меня долгожданный тоже, спустя два года моего пребывания здесь. Знаешь, есть причина, по которой я не играл здесь, то есть немного от этого отстранялся. Инструмент, на котором играю сейчас, приобретён мною довольно недавно – весной 2012 года. Это совершенно удивительный инструмент, ему около трёхсот лет, он представляет историческую ценность.

– Чьей он работы?

– Школы известного немецкого мастера Клотца. У струнников в этом смысле существуют три основные школы: итальянских мастеров – Страдивари, Амати, Гварнери, Бергонци и так далее, французских и немецких. Инструменты этих школ отличаются звучанием, а объединяет их, что интересно, материал – тирольская древесина.

– Почему ты выбрал именно «немца»?

– Я бы, может быть, и «итальянца» выбрал, так сложились обстоятельства. Я давно искал хороший инструмент, и когда пару лет назад приехал в Амстердам, был в доме одного коллекционера. Когда он услышал меня, он сказал: «У меня есть для тебя инструмент», и вынес мне этот самый инструмент, дал его мне и сказал «играй», я ничего за него не платил. Так я начал на нём играть. А он старый, на нём никто давно не играл, он был не разыгран. Спустя какое-то время альт начал давать очень красивые ноты, и я понял, что у него большой потенциал. Практически год прошёл, как он со мной, а он меня и сегодня удивляет. После того как уехал из Голландии, я год был здесь без него – сюда, как ты знаешь, я приехал из Голландии... А весной 2012-го вернулся в Амстердам и выкупил его у того коллекционера. Поэтому да, я редко выходил на сцену в Улан-Удэ, у меня очень серьёзное отношение к звуку. Ведь первое, что попадает в ухо зрителю/слушателю – это звук. Если он с первой секунды приковывает твоё внимание, значит, стоит и дальше тратить время. Если нет, то лучше друг друга не мучить.

 

– Если проследить твой поиск в музыке, ты мог бы определить, почему тяготеешь к тем или иным авторам сейчас?

– То же самое происходит, когда читаешь книгу и находишь для себя что-то близкое – мы же всё меряем по себе, – находишь характерную для себя ситуацию или ситуацию, в которой ты проявил бы себя точно так же, как персонаж. И тебе вдруг становится от этого хорошо, ты начинаешь сознавать свою сопричастность к этому произведению, любить его и его автора. Но только это – есть потребительское отношение к искусству. Не поверхностное – если ты уже причастен к нему, значит, тебе уже оно близко, в тебе что-то есть. Но это не углублённое отношение. Вот если ты разбираешься в сути, понимаешь подтекст, то уже начинаешь чисто профессионально раскладывать на молекулы это произведение – форма, жанр, историческая принадлежность, что к чему, почему автор написал именно это и именно так, что он хотел сказать? Когда видишь механизм создания произведения изнутри – вот что представляет интерес для меня. То есть ты должен быть готов к произведению. Должен присутствовать анализ, не просто поверхностное слушание, на уровне дилетантства – нравится/не нравится. У нас с моим квартетом была ситуация, я не помню где, кажется, во Франции… Мы играли концерт – сложнейшие партитуры – Шёнберга и Веберна, а там многое построено на додекафонной системе – абсолютный космос. Успешно отыграли, и после концерта к нам подошёл мужчина. В руках у него были ноты. И он сказал: «Объясните, вы в этом месте вот так трактуете. Почему так, а не иначе?». Мы поговорили. Оказалось, что этот человек – дантист. Это отношение к музыке! Человек не просто сидел и поверхностно слушал – образованный человек находился внутри произведения, переживал, видел всю его структуру, можно сказать, он был с нами на сцене. Для меня это важно.

47177_474616379249123_329816017_n.jpg

– Почему для тебя это важно?

– Это профессиональный подход, я считаю, – музыканту относиться так к музыке. Меня так научили. Я отношу это к понятию профессиональная школа.

– Ты пробовал когда-нибудь писать музыку? Есть такой опыт, интерес к этому?

– Писать – нет, я часто импровизирую – и сам, когда занимаюсь дома, и когда выхожу на сцену. Это хороший способ познать музыкальную фразу – когда идёшь не по написанным нотам, когда понятно, что нужно делать, а подходишь к исполнению с другой стороны.

– Понимаю, но всё ж это интересно делать, владея формой, так ведь?

– Да, понятие свободы очень относительно.

– Как считаешь, что отличает – в глобальном смысле – исполнителя от композитора? Что нужно одному и необходимо другому?

– Настоящему композитору, живущему в конкретной эпохе, в контексте какого-то времени, нужно само это время. Естественно, каждый композитор выражает прежде всего себя, но он делает это во времени! Хотя и это относительно и может вполне относиться к периодам… Бах выражал своё, Моцарт гениально дурачился – его вообще, по-моему, мало что беспокоило кроме музыки. А вот если говорить о Шостаковиче, это человек, безусловно причастный к своему столетию – Первая, Вторая мировая, революция, человеческие катаклизмы целого исторического пласта. Скорее, всё это идёт изнутри, в зависимости от того, что хочет выразить композитор. Ведь существует музыка в чистом виде, а есть жанры программной музыки, когда композитор хочет создать музыкальное полотно – при помощи звуков нарисовать картину времени. А исполнитель – человек, на котором лежит миссия передачи всего этого, проводник, который должен точно попасть в то, что задумал автор, талантливо найти в этом что-то своё и исполнительски обогатить авторскую палитру, что тоже очень сложно.

– А в чём, по-твоему, предназначение музыки вообще?

– Мы в такое время живём, когда надо очень громко кричать либо вообще молчать, чтоб тебя заметили. Мне вот ближе тишина. Она громче, чем любой вопль. И музыка во всей этой истории играет важную роль. Вот мы – кажется, ещё молодые, и нас воспитывают, а на нас уже лежит миссия, мы уже воспитываем следующие поколения. Я смотрю на маленьких детей – многие из них дети Интернета, и посещение живых концертов в филармонии, в театре не вписывается в их привычную картину жизни. Потому что они могут открыть Интернет и посмотреть что угодно в Ютубе, но не разбираясь в том, хорошо это или плохо. Понятие вкуса не прививается Интернетом. А вкус – это очень серьёзная штука. Музыка способна воздействовать на целые нации… Слушай, ну нынче опыты даже с коровами проводят – в коровниках ставят симфонии Моцарта, и у них удои лучше – научно доказано. Я для себя определил, что своих детей буду воспитывать… не то что заставлять их играть, но воспитывать музыкой. Хотя музыку не отделяю от искусства в целом. То есть я не могу сказать, что музыку люблю больше, чем живопись. Человек – это тоже искусство. И музыка существует разных жанров – какую-то писали для того, чтобы ты сидел в кафешке и тебе ничего не мешало – известная Кофейная кантата Баха, например, которую он написал, сидя в кофейне, сейчас её исполняют на больших филармонических сценах. То есть у музыки разное предназначение. Есть музыка, которая разжигает межнациональную ненависть. Музыка – это инструмент. Как и любой из видов искусства. Поэтому этим инструментом важно очень грамотно пользоваться. Политические деятели, которые осознают это, вкладывают в это большие деньги. Искусство – инструмент такой же мощный, как и религия.

– Либо осознают или не осознают и не вкладывают в это деньги... А как ты думаешь, чем музыка, написанная женщиной, отличается от музыки, написанной мужчиной? И, очевидно, существует причина, по которой мужчин – композиторов, да и известных исполнителей, настолько больше…?

– Я, может, сейчас очень плохо скажу, но я не знаю ни одного произведения, написанного женщиной-композитором, которое бы заслуживало моего внимания. Может быть, это Земфира… (смеётся) её старые альбомы. А если серьёзней, уважаю Ребекку Кларк, Софью Губайдулину, Галину Уствольскую.

– С чем ты связываешь первое своё утверждение?

– Ни с чем не хочу связывать, потому что много женщин-композиторов, которым это было бы не очень приятно читать. Ну не получалось у женщин, не знаю… Зато мужики рожать не умеют! Раньше исполнителей не было женщин – хороших, сейчас есть, много и очень хороших, я имею в виду инструменталистов. Но всё равно преимущественно мужчины. Но это ни в коей мере не связано с тем, что мужчины подавляют женщин, как в политике, например. Почему в своё время и организовывались движения феминисток. Я опять сейчас не очень хорошо скажу, но связываю – не всегда – связываю женскую эмоциональность, когда она играет на инструменте, с истерикой. Иногда женщина пытается быть эмоциональной на инструменте, и это очень часто напоминает истерику. Например, в Моцарте это неприемлемо. Важно, чтобы женщина-исполнитель на сцене оставалась женщиной, чтобы это было естественно.

564990_474600975917330_1486455638_n.jpg

– А есть ведь такие мужчины среди исполнителей, которые, напротив, на сцене становятся женственны, утончённы…? Что ты скажешь о них?

– А вот мужчинам это идёт. Во всех нас в любом случае присутствует два начала… Я, например, 23-го буду играть на концерте произведение Шумана. Он настолько утончён, раним и изящен, что по-мужски это играть совершенно нельзя, это не прозвучит, за исключением некоторых частей. Или, например, Чайковский… Не выражать его женское начало в звуке нельзя. Хотя, конечно, прежде всего всё это нужно видеть и чувствовать в музыке. Может, это, конечно, субъективное видение, но меня это настолько убеждает, что однозначно убедит и слушателя.

Автор: Ксения Лучкина.